Текст сказки “Жил-был Фип”
Жил-был Фип.
Правду сказать, жил он еще так недолго, что даже сам и не знал, кем он был.
А был он инкубаторным цыпленком трех дней от роду – маленьким, желтым, пушистым комочком на тоненьких ножках и с тоненьким голоском: “Фип! Фип! Вместе с тысячами – если тебя интересуют цифры, могу сказать точно: вместе с 39312 (знаешь, как это произносится? С тридцатью девятью тысячами тремястами двенадцатью) – братьями и сестрами он появился на свет в огромном здании, на котором красовалась вывеска: “Птицефабрика Э 2”.
Появился на свет – так, пожалуй, можно сказать, хотя было там не так-то уж и светло. Правда, там было тепло; но не было ни солнца, ни неба, ни земли, ни травы, ни ветра – словом, ни природы, ни погоды!
Но Фип ни капельки из-за этого не огорчался! Ведь он и не подозревал, что на свете бывают такие вещи, как природа, погода, небо, солнце, земля и так далее.
Что греха таить, знал он маловато, а умел еще меньше.
И все-таки он весело поклевывал вкусную кашку из молотых зерен, косточек, червячков и тому подобного (называется это кормовой смесью) и весело попискивал своим тоненьким голоском: “Фип! Уж это-то он умел.
И так продолжалось – ты не забыл – ровно три дня.
А на четвертый день поутру его посадили в картонную коробочку, где уже сидело 35 (тридцать пять) его братьев и сестер – таких же, как Фип, желтеньких и пушистых, и так же перепуганных. Все они, включая Фипа, пищали изо всех сил.
Но, как известно, писк обычно мало помогает.
Не помог он и нашим цыплятам. Их коробку погрузили в кузов маленького автомобиля “пикапа”, где было совсем темно и не очень-то приятно пахло и где уже стояло множество таких же картонных коробок, – все они тоже отчаянно пищали. Но тут что-то громко зафыркало, затарахтело, зарычало: цыплята почувствовали, что все куда-то едет, едет, едет… и запищали еще громче, но, так как они сами не слышали собственного писка, им скоро пришлось перестать.
Грузовичок вскоре остановился, и шофер начал передавать притихшие коробочки в руки какой-то тете.
Тетя, кстати сказать, была очень миловидная (то есть на нее было приятно смотреть).
И шофер на нее так засмотрелся, что даже не заметил, как из одной коробочки полетел на траву желтый пушистый комочек.
Это был Фип.
2
Не от страха (испугаться он не успел), а, наверное, просто от неожиданности (ведь он еще никогда не летал) Фип потерял сознание: он закрыл глаза и как будто заснул.
Но когда он пришел в себя и открыл глаза, он испугался по-настоящему: прямо над ним нависла чья-то огромная страшная морда с большими зубами.
Бедный Фип не знал, что делать. Он было вскочил на ноги, но они у него тут же подкосились; он снова зажмурился, но так было еще страшней…
Все это случилось с ним только потому, что он так мало знал; знай он чуть побольше, он бы понял, что эта страшная, как ему показалось, морда принадлежит веселому, добродушному и любопытному Жеребенку.
– И-го-го! Тебя как звать? – спросил Жеребенок, и спросил так приветливо, что даже Фип как-то сразу начал понимать, что бояться вроде бы нечего.
– Фип, – ответил Фип.
– Ага-га! Фип, понял! – сказал Жеребенок (тут-то Фип и получил свое имя). – А откуда ты взялся, Фип?
– Не знаю! – честно ответил Фип.
– Иги-ги, потерялся! – сообщил сообразительный Жеребенок. – А что делать будешь?
– Не знаю… – опять признался Фип.
– Ага-га! А я знаю! Будешь своих искать!
– Каких своих? – слабо спросил ничего не понимающий Фип.
Жеребенок тоненько заржал.
– Вот чудак! Своих не знает! Ты ведь кто? Птица! Значит, и твои – птицы! Мои свои – лошади, а твои свои – птицы!
– А кто это – птицы? – заинтересовался Фип. Почему-то это слово ему понравилось.
– Иго-го! Птицы – это, брат… Ну, птички, понял?
– Не понял, – признался Фип.
– Ну, такие, с этими… с крыльями… Ну, которые по воздуху бегают быстро-быстро! Еще говорят… Ага, вспомнил! Которые летают! – с удовольствием повторил Жеребенок. Ему было приятно, что он вспомнил такое трудное слово.
Интересная и содержательная беседа продолжалась бы, возможно, еще долго, но в это время кто-то из своих Жеребенка призывно заржал (неподалеку паслось несколько лошадей), и Жеребенок, крикнув:
– Бегу, мама! – понесся прочь, успев на прощание только предупредить Фипа: – Ищи своих, а то совсем пропадешь!
3
Фип встал на ноги и осмотрелся. Какой огромный, яркий, шумный мир окружал его!
Зеленый-зеленый луг, синее-синее небо, а там, в небе, что-то ослепительно золотое – Фип было глянул и поскорей снова зажмурился… А как тепло, какие чудесные запахи, какой ласковый ветерок! От ветерка чуть колышется зеленая трава – такая высокая, что не только Фипу можно спрятаться в ней с головой, – и важно покачивают хорошенькими головками цветы. Их так много, они такие разные! Желтые, красные, белые, лиловые… И повсюду, куда ни глянь, – птицы. Они то перелетают с цветка на цветок, с травинки на травинку, то подолгу вьются в воздухе на одном месте, то стремительно, с жужжанием проносятся у Фипа над самой головой.
“Ну, тут я не пропаду, – радостно подумал Фип. – Сколько своих! Но странное дело, к кому бы из них Фип ни кидался, все птицы шарахались от него в сторону и поскорей уносили ноги. Никто из крылатых не только не желал вступить с Фипом в разговор, – никто не отвечал ему даже на самые вежливые вопросы.
На Фипово счастье, неподалеку от него на синий с желтым цветок плавно опустилась очень-очень большая птица, пожалуй, больше самого Фипа. У нее были пушистые усики, шесть тоненьких ножек, широкие разноцветные крылья, и при каждом ее движении крылья эти отливали всеми цветами радуги. Наученный горьким опытом, Фип подошел к ней, медленно, осторожно, и первым делом вежливо поздоровался.
– Здравствуйте, тетя! – пискнул Фип. – Можно мне спросить у вас одну вещь?
Бабочка (ты, конечно, догадался, что это была она) была такая большая, что не испугалась Фипа.
– Спрашивай, вежливый малыш, – сказала она.
– Тетя, вы – птица? – спросил Фип и тут же понял, что сказал что-то неподходящее.
Бабочка взмахнула крылышками, словно собиралась улететь.
– Не улетайте, тетя! Пожалуйста! Пожалуйста! – отчаянно пискнул Фип.
Бабочка осталась на месте и принялась только усиленно обмахиваться крылышками.
– Как ты мог… как ты мог даже подумать обо мне такую ужасную вещь! – сказала она наконец. – Я – птица? Б-р-р!
– Но ведь вы же летаете! – пискнул совершенно сбитый с толку Фип. – А кто летает – тот птица…
Тут Бабочка тоненько рассмеялась.
– Я вижу, ты просто глупыш и не хотел меня обидеть, – сказала она и улетела.
4
День шел к концу, а Фипу так и не удалось найти ни одной настоящей птицы.
Бедняга совсем расстроился, а особенно огорчало его, что все, к кому он обращался, – все крылатые, все летающие, обижаются, когда он принимает их за птиц. А один большущий (чуть ли не больше самого Фипа) Жук даже обещал его отколотить за такие вопросы.
– Что же это получается? – рассуждал Фип вслух, устраиваясь на ночлег под кустиком (ему-то этот кустик казался большим деревом). – Получается чепуха:
летают, а не птицы. Ну просто чепуха!
– Чепуха, мой друг, твои рассуждения! – вдруг послышалось откуда-то сверху. – Впрочем, меня это не удивляет. У вас там, внизу, все вверх тормашками.
Фип поднял голову. Высоко над ним, на ветке кто-то висел вниз головой.
От изумления Фип не мог произнести ни звука.
– Да-с, – продолжала неизвестная собеседница Фипа, – попробуй рассуждать по-настоящему.
Видя, что Фип ничего не понимает, она пояснила:
– Насекомые летают, но они не птицы. Я летаю, но я не птица. Вывод: не все, кто летает, – птицы.
Фип разинул клювик от удивления и огорчения.
– Да-с, – с торжеством сказала незнакомка. – И больше того: не все птицы летают.
Страус – не летает. Киви – не летает. Пингвин – не летает. А вот я – летаю.
И с этими словами Летучая Мышь (кто же это мог быть, кроме нее?) расправила огромные кожистые крылья и бесшумно исчезла в вечерних сумерках. Вскоре она вернулась, и что-то упало на голову Фипу. Ему показалось, что это были жесткие надкрылья того самого Жука, который недавно грозился его поколотить…
– Птицы, а не летают, летают, а не птицы, – рассуждал сам с собой Фип. – Ну, как же тогда мне птиц узнать? – захныкал он так жалобно, что и Летучая Мышь смягчилась.
– Птиц узнать очень просто, – сказала она. – Они поют! Да-с!
– Птицы поют, птицы поют, – повторял Фип, чтобы не забыть. С этими словами он и заснул.
5
Утро было чудесное. Только Филу сразу захотелось пить и есть. Он склюнул несколько росинок с листьев и травы и начал поклевывать зернышки, хотя они были зеленые и не такие вкусные, как те, которые давали Фипу раньше, но он был и тому рад и клевал их с большим увлечением.
Но вдруг он бросил свое увлекательное занятие и насторожился. Да, сомнений не было – кто-то громко-громко пел:
– В реке-кекс! В реке-реке-кекс!
Хотя Фип и не знал, что такое “кекс”, ни даже что такое река, он так и кинулся на звук этой песни. Вполне естественно: во-первых, ему очень понравилась песня, а во-вторых (и это главное), это была песня и, значит, где-то рядом была и птица.
И действительно, на берегу большой лужи (или маленького прудика) сидел кто-то необыкновенно красивый: зеленый, блестящий, с большими блестящими глазами, и пел. Чудесно пел:
– В реке-кекс!
Фип так заслушался, что забыл обо всем на свете.
– Вы, конечно, птичка? – спросил он, когда певица наконец замолчала.
– Квак? – спросила певица. – Почему ты так решил?
– Мне сказали, что птички поют, а вы так замечательно поете!
– Квак, квак я пою? – переспросила зеленая певица.
– Замечательно, чудесно! – восхищался Фип. – В жизни не слыхал такого дивного пения!
Я думаю, не надо объяснять, что Фип говорил чистую правду: он ведь действительно в жизни не слыхал пения.
– Ты, видать, умный головастик, – сказала зеленая певица. – Пою я действительно чудесно, замечательно! Это ты все правильно говоришь. Но только я не птица. Вот еще! Я – Лягушка!
Бедный Фип не мог скрыть своего разочарования.
– А я думал… а мне говорили – только птицы поют… – жалобным голоском протянул он.
– Хе-хе-хе! Кто это тебе говорил?
– Летучая Мышь, – сказал Фип.
– Летучая Мышь? Хе-хе-хе! – засмеялась Лягушка. – Ну, у нее, известно, все вверх тормашками, она ведь вниз головой спит! Придумала тоже! Только птицы поют! Мы, лягушки, лучше всяких птиц поем, сам слышал! А почему?
Тут Лягушка сделала такую большую паузу, что Фипу волей-неволей пришлось спросить:
– Да, почему?
– Да потому, что мы первые на свете запели.
Лягушка снова сделала паузу, и Фипу опять пришлось спросить:
– Ну да?
– Да! Ведь было время, никто петь не умел, потому что все в воде жили, а там не очень-то распоешься. А вот мы, лягушки, сумели! И запели!
Лягушка снова замолчала, очевидно ожидая, чтобы Фип опять выразил свой восторг.
Но Фип неправильно ее понял.
– А как же мне тогда… – начал было он, но она его перебила:
– Да, мы первые запели, а там уж и другие… и птицы эти хваленые, а уж теперь все, кому не лень, поют…
Фип снова попытался о чем-то спросить Лягушку, но она не обращала на него внимания.
– Все поют, – продолжала она с жаром, – кто может и кто не может. У птиц хоть голос есть какой-никакой, а многие – хе-хе-хе – совсем без голоса поют! До того техника дошла – не поверишь: ногами поют, ногами слушают. Можешь себе представить?
– Не могу, – честно признался Фип.
– Да вон, гляди, вон он, видишь там, зелененький, коленками назад.
Фип посмотрел туда, куда показывала Лягушка, и увидел большого зеленого Кузнечика. Кузнечик сильно чиркнул ножкой по крылу, еще, еще – и полилась всем знакомая песенка.
– Видишь, вот он самый и есть, – с удовлетворением сказала Лягушка, – жаль, далековато сидит, а то мы бы его получше рассмотрели.
И тут Фип вдруг заплакал.
– Ой-ой-ой, что же мне делать? Все летают, все поют, – всхлипывал он, – как же мне птиц узнать?
Лягушка заметила, что бедный цыпленок совсем расстроился, и ей стало его жалко.
– Как птиц узнать? Это я тебя, головастик, научу, – сказала она добродушно. – Кто поет – хорошо, кто летает – тоже хорошо, но это еще полдела. А главное дело – кто гнездо строит, тот и птица. Понял?
– Ничего я не понял, – ответил Фип. – Какие еще гнезда? Где они бывают?
– Опять я тебя, головастик, научу, – продолжала Лягушка. – Гнезда всякие бывают.
И всюду они бывают: на земле, на кустах, на деревьях… Ищи только лучше. Да вон оно! Вон оно, гнездо! Во-о-о-н там, в тростнике, видишь?
– Большое спасибо, тетя, – крикнул Фип и бегом устремился к тростникам, туда, где на высокой, стройной тростинке покачивалось гнездышко, очень хорошенькое гнездышко, сплетенное из сухих травинок.
– Птица, птица, выходи! – крикнул Фип еще на бегу. На этот раз он был уже совершенно уверен, что нашел своих.
И на его призыв действительно из гнездышка выглянула чья-то очаровательная мордочка, за ней – вторая, третья. Просто удивительно было, как они все там помещались.
– Вы – птицы? – спросил Фип упавшим голосом. Почему-то его уверенность начала пропадать.
– Хи-хи! – ответили из гнезда. – Он думает, мы птицы. Хи-хи! Хи-хи! Какие ж мы птицы? Ты разве не видишь, мышата мы!
– Мышата… – растерянно протянул Фип. – А зачем же вы в гнезде сидите?
– Как зачем? Это наше гнездышко!
– А мне говорили: птички гнезда вьют.
– Птички несут яички, – сообщили ему наперебой все три мышонка.
– Несут яички? А куда? – грустно спросил Фип. И тут раздался такой взрыв хохота, что он, повесив голову, зашагал прочь.
– Эй, малыш, погоди! – крикнул кто-то ему вслед.
Фип неохотно обернулся. Из гнезда выглядывала мордочка побольше. Это была мама мышат, Мышь-Малютка.
– Ты ищешь птичек? – спросила она. – Так вот: птички правда живут в гнездышке и правда несут яички, такие белые, кругловатые, а бывают и раскрашенные!
– Спасибо, – сказал Фип. – Белые, кругловатые, – повторил он. И вдруг перед его глазами всплыла знакомая картина: белые, кругловатые… Время от времени они лопались, и на волю выходил брат или сестренка Фипа.
– Вспомнил! – запищал Фип, очень взволнованный. – Так и есть, и я был в яичке, значит, я правда птица!
От радости он начал клевать все, что попало, и сам не заметил, как забрался на какую-то покрытую сухими иголками и колючими ветками кочку. На ее верхушке лежали белые кругловатые предметы, очень похожие на те, о которых Фип только что вспоминал, только маленькие, и он стал клевать их тоже.
– Эй, ты! Ты что делаешь? – послышался такой тонюсенький голосок, что Фипов писк мог по сравнению с ним показаться басом. – Это наши яички! Мы их несем сушить, а ты клюешь!
– Вы несете яички? – спросил ошеломленный Фип, разыскивая глазами, кто это говорит. – Да где же вы? Значит, вы птички? Где же вы?
– Вот мы где, – отвечал тоненький голосок, и тут Фип наконец увидел своего собеседника. Это был рыжий Муравей.
– Так это вы птички? – с сомнением сказал Фип. – Птички несут яички, – машинально повторил он заученную фразу.
– Да что ты, дяденька, – с искренним недоумением ответил Муравей. – При чем тут птички? Что у них там за яички? Ну, одно-два яичка снесет или там пяток, и все.
А у нас, у муравьев, – ого-го! У нас, брат, царица за день столько яичек отложит – и счету нет! Мильон! А то даже тыщу!
Так как Фип совершенно не умел считать, на него это муравьиное хвастовство не произвело впечатления. Он понял только одно: он опять не нашел птичек.
Окончательно разочарованный, он поплелся прочь.
– Что же это получается? – убивался Фип, присев отдохнуть под высоким-высоким, до самого неба, деревом. – Летают – и не птички… Поют – и не птички… Гнезда вьют – и не птички… Яички несут – и то не птички! – разрыдался бедный цыпленок. – Все – не птички! А кто же тогда птички? – сказал он, ни к кому не обращаясь.
И в ответ он неожиданно услышал чей-то глубокий, добрый-предобрый голос:
– Птицу узнаешь по перу. – И с вершины дерева, под которым сидел Фип, плавно, медленно слетело вниз птичье перышко – красивое, легкое, блестящее. Плавными, широкими кругами опускалось оно все ниже и ниже, и, когда оно заканчивало круг, вновь зазвучал добрый, глубокий голос: это говорило Дерево.
– Есть птицы, которые не поют… Есть птицы, которые не летают… И гнезд не вьют… Есть птицы и совсем без крыльев… Но нет птицы без перьев!
Дерево умолкло, и, словно поставив точку, перышко опустилось Фипу прямехонько на нос.
– A y меня ведь и перьев нет?.. Значит, я сам не птица! – ахнул Фип.
Но он не успел даже расстроиться, потому что рядом с ним на землю опустился кто-то, ростом даже чуть поменьше Фипа, но ужасно бойкий, веселый и нахальный и весь в перьях.
– Известно, не птица! Курица – не птица! – весело сообщил Воробей (это был именно он и никто другой).
– А я разве курица? – спросил бедный Фип.
– Ты-то? Ты даже еще не курица, – продолжал насмешник. – Ты – цыпленок, хорошо еще, хоть нежареный!
– Ой-ой-ой! – захныкал Фип. – Ну, где же мне найти своих?
И он повесил голову с таким убитым видом, что его пожалел бы даже разбойник Коршун, не только честный Воробей.
– Да не хнычь ты! – весело чирикнул он. – Вон они, твои!
– Где? – недоверчиво поднял голову страдалец Фип.
– Квох-квох! – донеслось до его слуха. – Квох-квох!
Лучше этого Фип еще ничего не слыхал в своей богатой приключениями жизни. И лучше этой картины он не видел: совсем неподалеку на лужок вышла птица – большая, красивая, пестрая, а за ней, весело попискивая, поспевала целая дюжина таких же желтых пушистых комочков, как сам Фип.
Фип рванулся было к ним, но вдруг остановился.
– А перья? – спросил он робко.
– А перья вырастут! – засмеялся Воробей. – Лети, лети к своим, не сомневайся!
И Фип полетел. Со всех ног.
